Это та тема, с которой мне опасно сталкиваться. Я её не люблю, потому что тут смешано всё: злость на того, кто говорит такое, и одновременно сочувствие, потому что оправдывать насилие может лишь человек, от этого самого насилия когда-то сломавшийся. Но тем не менее это утверждение встречается пугающе часто.
В жизни я чаще наблюдаю, чем действую, чаще слушаю, чем говорю. Такая у меня профессия – выдерживать действительность и позволять ей быть в том формате, в котором она есть. Но часто от увиденного у меня по спине пробегает мороз. Когда мужчина со стиснутыми зубами говорит: «Меня отец порол, и я своих пороть буду, чтоб людьми были». Когда подзатыльник, пощёчина, толчки становятся воспитанием и маркируются как «с детьми только так и надо, иначе на шею сядут». В эти моменты мне кажется, что я попадаю в какую-то ужасную, липкую реальность, где насилие называется любовью, где всё перевёрнуто с ног на голову и вывернуто наизнанку.
Сначала я был маленьким, а потом умер
Среди тех, кому сейчас от 30 лет, часто можно встретить людей, которые прекрасно знакомы с ремнём, тонкой скакалкой или шлангом. Ещё чаще встречаются те, кому доставались подзатыльники, тычки и пощёчины. Кому-то прилетало больше, кому-то меньше, на кого-то родители поднимали руку только когда приходили с родительского собрания.
Очень часто об этом говорят буднично и просто: «Ну да, отхватывал от родителей. Ну, так за дело. Один раз краску на балконе разлил, отец отходил, вот шрам на спине». А потом выяснятся, что таким образом он «отхватывал» не только за краску, но и за двойки или даже за четвёрки, за порванные штаны, ссадину на лице, за то, что опоздал вечером домой на полчаса с прогулки, за то, что косо посмотрел или слишком сильно хлопнул дверью. И всё, что испытывал тогда маленький ребёнок, регулярно поколачиваемый взрослым, всё это оказалось зацементировано под прочным слоем бесчувствия. Потому что чувствовать это просто невозможно, когда самый близкий и родной человек лупцует тебя, а ты не можешь защититься, ответить, и никто тебя не защищает. И что-то очень живое и детское в этот момент умирает. Психика включает все свои защитные механизмы, чтобы просто остаться в живых, и отключает чувства. Я знаю людей, которым даже плакать во время битья было опасно, иначе будут бить сильнее. В этот момент внутри маленького человека умирает огромная часть, которая отвечает за ту самую эмпатию, способность сопереживать, плакать и вообще что-либо чувствовать. Тебя пороли, и ты человеком вырос?! Правда?!
Цикл насилия
А потом этот человечек со шрамами на теле и душе вырастает. Он полон понимания, что если вести себя «вот так и так», то всё будет хорошо. Его мир разделён на чёрное и белое, и можно подумать, что это здоровая стабильность, но чаще это способ избежать неопределённости и чувств, с ней связанных.
И вот уже собственные дети скачут рядом. Со всей своей детскостью и доверчивостью они предъявляют себя родителю. Маленькая трёхлетняя девочка роняет на асфальт только что купленное мороженое, а мать отвешивает ей смачный шлепок по попе: «Ещё пореви мне тут, безрукая!».
Второклассник не понимает задание в учебнике и в третий раз пишет «жы» вместо «жи», за что получает подзатыльник и родительский вопль о том, какой он тупой идиот. Как на маховик, наматывается родительский гнев на детские проявления: беспорядок в комнате, детские слёзы, бардак на столе и неровный почерк. И вот уже мать кричит не своим голосом, готовая уничтожить ребёнка в этот момент. И это не вымысел, а совершенно реальные истории, которых полно в Интернете по запросу «мать/отец орёт на ребёнка». Цикл насилия подминает под себя новых людей, цементируя в них всё живое и чувствующее. И это наследство достанется следующим поколениям.
Источник фото:
Как из этого выбраться?
Я почему-то уверена, что мои слова сейчас читают лишь те, кто остался в живых после побоев в семье. Те, кто в сотый раз наорав на ребёнка и отвесив ему подзатыльник, глотает слёзы вины и безысходности. Нам не хочется так поступать со своими детьми, но в какой-то момент мы будто заходим в сумрак, не помним, что с нами происходит, а рука уже занесена над детской макушкой. Удар… Мы кусаем себе губы в кровь, клянёмся, что в следующий раз обязательно совладаем с собой, что завтра точно сдержимся. Но раз за разом данные обещания проваливаются.
Хорошая новость тут в том, что если вы задумываетесь о том, что с детьми надо поступать как-то иначе, чем бить их, то значит, у вас есть все шансы прервать эту эстафету насилия. Это значит, что, перенеся свой собственный кошмар, вы остались живы внутри и хотите изменить свою историю и историю детства уже ваших детей. Плохая новость в том, что это непросто.
Чтобы изменить хоть что-то, придётся пройти долгую и трудную дорогу к самому себе. От ощущения «Этот паршивый ребёнок провоцирует меня, он специально делает мне назло!» до момента, когда вы сможете замереть с этой поднятой рукой, с открытым ртом, изрыгающим проклятия, и вдруг на мгновение увидите самого себя – маленького испуганного ребёнка, который сжался от боли где-то в углу и смиренно сносит удары взрослого человека. Когда сжатое и деревянное тело вдруг пронзит дикая боль обиды, животного ужаса и беспомощности, с которыми вы столкнулись в детстве. Саркофаг боли рассыплется на куски, и она затопит вас до краёв. В тот самый момент сочувствие, горечь и желание защитить, схватить и навсегда унести маленького человечка из этого ада целительным бальзамом залечат ваши раны. Вы возьмёте самого себя на ручки, закроете руками от этого кошмара, скажете, что с вами нельзя было так поступать и вы ни в чём не виноваты, и нет оправдания тем, кто творил с вами такое, даже если это были родители.
Что мы передадим своим детям?!
Раны семейного насилия болят очень долго, из задеревеневших категоричных циников мы превращаемся в людей, способных сочувствовать, жалеть, заботиться о себе и о других. Меня били, и я человеком вырос?! Конечно, только очень раненым человеком. Семейное насилие, обращённое к детям, для меня очень больная тема. С одной стороны, я понимаю, что люди, которые сегодня калечат своих детей, не имели шанса вырасти другими. А с другой стороны, я очень хочу прекратить эту эстафету боли. Но здесь я бессильна, это могут сделать только сами родители, когда рискнут почувствовать свои детские раны от каждого удара, от каждой оплеухи. Это наш выбор сегодня: передавать детям то, с чем не справились сами (боль, страх, злость), или разобраться со своей историей, а у детей пусть будет какая-то иная жизнь, какой у нас не было – без страха быть битым, без боли и унижения.
