Зимой 2014 года, когда я еще работала на телевидении, вдруг прокатилась волна подростковых самоубийств – только за февраль убили себя 8 детей. Об этом говорили все. Обсуждали даже, как подавать такие новости в СМИ, чтобы не спровоцировать подростков. В этой суете чувствовались паника и некоторое отчаяние – специалисты разных областей не знали, что, наконец, сделать, чтобы дети перестали убивать себя. Тема глубоко тронула и меня. Я предложила редакции сделать специальный репортаж. Мне и как журналисту, и как педагогу по образованию хотелось поговорить с разными экспертами, разобраться, нащупать настоящие причины и, быть может, хоть какие-то пути помощи.
Я тогда много думала и вспоминала себя в том возрасте. Та девочка точно была в зоне риска – сильно отличалась от других, читала книги, пока все гуляли, слушала совсем другую, мрачную музыку и писала черные стихотворения о смерти. Классический сложный подросток, в общем-то. Я хорошо помню это чувство тяжести и безысходности, которое накатывало от каждой мелочи – проблем с учебой, сложностей в общении с одноклассниками. Это своеобразное видение мира у подростков, кстати, отлично передала режиссер Германика в своем нашумевшем сериале «Школа». Там настолько все правда, что очень жутко. Подростки в силу возраста очень уязвимы. Их гормоны ведут себя безумно, биохимия мозга – как у человека с неврозом в период обострения депрессии.
О том, что подростки сильно меняются и становятся агрессивными и раздражительными, знают все родители. Чаще всего эти изменения затрагивают даже очень спокойных по характеру детей из благополучных семей. А если этот период совпал с проблемами в семье – ситуация складывается и вовсе патовая. В сложные периоды жизни, утяжеленные обострением депрессии и нервозности, даже взрослый человек не всегда может взять себя в руки – успокоиться, заняться важными отвлекающими делами, спортом – в общем, самостоятельно вытаскивать и лечить себя. Да, даже взрослый в такие периоды чаще всего будет употреблять алкоголь или даже наркотики, спать по 20 часов и орать на окружающих. Чего же ждать от подростка, на которого эти новые жуткие ощущения навалились в первый раз и кажется, что уже никогда ничего не изменится и не наладится? Этот ребенок, который стремительно становится взрослым, просто пытается почувствовать себя хоть иногда нормально и ищет это ощущение как может. Вот и начинаются – алкоголь, мутные компании, которые так легко подпитывают ложную значимость и уникальность, отказ от правил социума. Максимально слабая нервная система расшатывается еще больше. И очень многие подростки в этот момент начинают думать о смерти и самоубийстве. Почему так? И что сейчас делают в России, чтобы предотвратить трагедию? Вот о чем мне рассказали специалисты, когда я готовила специальный репортаж.
Источник фото:
-
Они не воспринимают смерть как конец
Прежде всего, конечно, я говорила с психологами. И все они особенно выделяли вот этот нюанс – неумение подростков воспринимать смерть как полное окончание жизни. Дети в этом возрасте думают, что с помощью самоубийства могут кому-то что-то доказать или наказать кого-то. А затем – посмотреть «со стороны», как все окружающие горюют и раскаиваются. Дальше мысль детей не залетает. Они не осознают, что дальше – все, пустота, конец. Оттого и нет в подростках этого глубокого страха перед смертью и острого чувства самосохранения. -
Решающей может стать любая мелочь
У подростка, в котором кипят гормоны, а дома – ссоры и непонимание, проблемы и обиды все копятся и копятся. Ощущение, что жизнь слишком сложна и невыносима, становится сильнее. В какой-то момент достаточно любой «пушинки, чтобы переломить спину верблюда». Поэтому позже и сокрушаются взрослые, искренне не понимая, как тройка в дневнике или разбитый мобильный смогли стать причиной для попытки самоубийства. Но дело ведь не в этих событиях. Мощная основа для решающего последнего шага может копиться месяцами и годами. -
Они не могут попросить помощи
Подросток не может решиться и честно рассказать о своих проблемах и мыслях даже очень близкому взрослому. Во-первых, его постоянно гложет чувство вины за свою «неправильность» – ведь кажется, что он такой один. Во-вторых, он боится, что его попросту отругают. И третье – подросток не верит, что его поймут. И, увы, чаще всего он не ошибается. Найти контакт и нужные слова с таким ребенком может редкий специалист, что уж говорить о родителях, которые сбиты с толку, измучены, боятся? Да что там – очень многие родители даже не пытаются показать готовность выслушать и понять. А если и разговаривают, то обесценивают чувства подростка («Да какая любовь в твоем возрасте? Лучше об уроках думай!») или относятся к нему, как к малышу. В такой семье ребенок с раннего детства приучается держать свои чувства при себе, и эмоциональный груз в тяжелой ситуации может оказаться не по плечу. Подросток же подсознательно ждет разговора на равных. Не поучений («Мне лучше виднее, как тебе поступить, я старше и опытнее»), а диалога, в котором родной человек не только выслушает, но и спросит, какой выход видит сам ребенок. -
Они не доверяют школьным психологам
Начнем с того, что двум третям школьников в России и доверять-то, собственно, некому – штатного психолога могут себе позволить очень немногие учреждения. А там, где он есть, – свои трудности. Должность относительно новая, а психологическая грамотность в России крайне низка. К специалисту настороженно относятся и родители, и дети. Все превращается в некую обязаловку. Психолог должен отработать и пообщаться с подростком время от времени, а сам ребенок послушно терпит эту повинность, уклончиво отвечая на вопросы и поглядывая на часы.
Во время подготовки своего специального репортажа я снимала в одной из петербургских школ. В интервью штатный психолог долго и красиво рассказывала, какие работы проводит с классами. А позже школьники честно мне признались – видели ее два раза за год. Второй – вот сейчас, во время мероприятия для нашей съемки. Что тут еще добавить? -
Они не уважают и боятся учителей
В советские годы функция воспитания вполне официально возлагалась на школы. Да и отношение к профессии, разумеется, было другим. В 90-е ситуация начала стремительно меняться, зарплаты педагогов и перечень их обязанностей, соответственно, уменьшились. Будем честны: теперь в педагогический в основном идут учиться те, кого больше никуда не взяли. Работать по профессии начинают по тому же принципу. Хорошие педагоги работают в частных школах. А в подавляющем большинстве учреждений, если учитель может нормально преподавать свой предмет – это уже хорошо. О воспитательном моменте не идет и речи. К тому же измотанные двумя ставками (и больше) педагоги попросту не находят в себе сил анализировать и вовремя отмечать признаки опасного поведения у подростка. Увы, это все так, несмотря на громкие заявления о разработанных школьных программах по профилактике суицида и прочих. Все это – лишь отчеты на бумаге. -
Они стремительно поддаются влиянию
Новый бич нашего времени – жуткие игры для подростков в Интернете. Сначала появился «Синий кит», теперь «Момо». Страхи по поводу таких увлечений вполне обоснованы – подросток стремительно подпадает под любое влияние. Если человек или виртуальный собеседник чем-то смог зацепить, ребенок будет безоговорочно подчиняться и делать все, чтобы не потерять расположение нового «друга». Тем более если он так хорошо отвлекает от скучной и болезненной реальности.
Источник фото:
В моем специальном репортаже была героиня – бабушка, потерявшая внука. Он покончил с собой. История жуткая: вполне благополучный, творческий мальчик в один момент влюбился в девочку. Та выглядела крайне альтернативно, обожала разговоры про смерть и вскоре начала рассказывать влюбленному мальчику, что хочет совершить суицид. Отношения тянулись чуть больше года – на фоне этих разговоров и постоянных ссор. Подросток стал агрессивным и даже хотел уйти из дома. А потом повесился. Скорректировать чье-то влияние на подростка крайне сложно, говорят психологи. Если ему подсознательно не хватает в себе или в близких людях каких-то черт характера или особенностей – он упорно будет их искать. А найдя в ком-то, закроет глаза на все остальное.
Я решила написать эту статью, во-первых, потому, что наткнулась на статистику. И она очень неприятна. За 2014 год покончили с собой около 400 подростков – это больше, чем за предыдущие периоды (потому и били тревогу специалисты, потому и наша редакция решила сделать специальный репортаж). Но вот что происходило дальше. В 2015 году совершили суицид 500 детей. В 2016-м – около 700, столько же – в прошлом году. Попыток же стабильно в два раза больше (к тому же 20% попросту не учитываются и регистрируются как «отравление» или «травма из-за неосторожности»). Получается, что пока правильных решений так и не найдено.
Не удалось нащупать хоть какую-то итоговую мысль тогда, в 2014-м, и мне. Я готовила тот специальный репортаж почти полгода. Мы долго снимали и разбирались в теме. Десятки бесед с психологами, родителями и педагогами так и не дали ясности. Тогда я закончила свой фильм простой мыслью о том, как важно своего ребенка просто любить. Но сегодня я знаю, что этого недостаточно.
И родители, и психологи, и педагоги – все люди, живущие рядом с подростками и работающие с ними, должны учиться разговаривать. Для начала – не с детьми. С друзьями, близкими, любимыми. Говорить искренне, открыто. Показывать ребенку с раннего детства, что подобные модели общения существуют в принципе. Потому что, если подросток сможет прийти, поговорить и попросить помощи у близких или учителя, все остальные сложности отпадут сами. Их хотя бы можно будет скорректировать. И эта жуткая статистика, быть может, наконец станет значительно ниже.
