История петербургского фотографа Марины Парниковой не просто удивительна, она без преувеличения уникальна и заслуживает не то что отдельного фильма, а целого сериала. Кажется, что на пути к материнству с ней случилось все, что только могло случиться. Словно провидение что-то перепутало и выдало ей испытания от множества разных судеб. Во время беременности ей поставили смертельный диагноз – ТЭЛА, с таким диагнозом люди просто не выживают, не говоря уже о беременности.
– Марина, расскажи, пожалуйста, о своей жизни до беременности.
– Все началось 8 лет назад. Мы познакомились с моим будущим мужем, вскоре поженились и почти сразу начали предпринимать попытки завести ребенка. Мы очень этого хотели, но, как оказалось, вот так запросто забеременеть у нас не получится.
Я профессиональный фотограф и долгое время снимала беременных. И так как у нас никак не получалось забеременеть, через какое-то время я решила поработать с малышами. Вообще, весь процесс появления ребенка всегда казался мне чудом природы. Пока мне самой не удавалось стать мамой, я черпала вдохновение и энергию от малышей и их родителей, которые приходили ко мне на съемки. Я была настолько погружена в этот процесс, что иногда казалось, что у меня самой семеро по лавкам.
– Что вы перепробовали за это время?
– В общей сложности мы пытались забеременеть на протяжении 7 лет. За это время мы прошли все круги ада со всеми вытекающими анализами, включая спермограмму. А я даже согласилась на диагностическую лапароскопию.
И вот тебе – 25, потом – 27, потом – 28, потом – 30, 32, а ребенка все нет и нет. При этом все анализы показывали, что мы оба полностью здоровы. Не было ни одной объективной причины, по которой мы не могли бы забеременеть. Все разводили руками и говорили: «Вы идеально здоровы. Такие, как вы, беременеют на раз». Но тем не менее ничего не происходило.
За эти годы я прошла все стадии – вплоть до принятия мысли о том, что, возможно, мне никогда не стать мамой. В какой-то момент я даже пошла от обратного. Решив, что доказательная медицина нам не помогла, я подумала, что стоит поработать со стороны психологии. Я пыталась медитировать, разговаривать с маткой, но мне это не зашло. (Улыбается.) Мозгами я не могла принять тот факт, что можно общаться со своими органами. Возможно, если бы я в это поверила, это помогло бы. Но у меня это вызывало лишь приступ ненависти и гнева.
Конечно же, я пыталась и отпустить ситуацию. Я рассудила так: раз у меня не получается стать мамой, значит, нужно искать реализацию в чем-то другом. Так я открыла свою собственную студию. И, честно сказать, первые пару лет мне было вообще не до ребенка. Как совместить стартап и ребенка – я просто не представляла. Но тем не менее по инерции продолжала делать какие-то шаги на пути к этому и в вялотекущем режиме ходила по врачам.
– Как же и когда все-таки это случилось?
– Буквально за пару месяцев до того, как все случилось, у меня состоялся внутренний диалог с собой и со своим будущим ребенком. Я говорила с ним о том, что он имеет право выбирать, когда ему прийти, о том, что я его в любом случае жду, когда бы это ни случилось. И если по какой-то причине мне все-таки не суждено стать мамой, я готова смириться с этим фактом, но прошу помочь мне принять эту мысль и переориентироваться на что-то другое.
– Получилось?
– Да. Я как раз сменила сферу деятельности. Перестала снимать беременных именно потому, что мне стало совсем больно и тяжело эмоционально. После каждой съемки я еще долго приходила в себя. Ведь у каждой женщины беременность протекает по-разному: на съемках кто-то жаловался на тошноту, кто-то – на то, что хочет девочку, а не мальчика, кто-то – наоборот. И я поняла, что уже больше не могу сопереживать этим женщинам. Я несу совершенно другую энергетику, а это неправильно, поэтому я и отказалась. Примерно по той же причине позже начала отказываться и от съемок детей.
Тогда я вообще решила многое поменять в жизни. Из-за того, что никак не получалось забеременеть, меня невероятным образом штормило. Чтобы выкинуть все мысли из головы, я все лето плавала в заливе.
Я даже приняла тот факт, что, возможно, мне никогда не стать мамой. И если уж у меня будет такая невероятная потребность ею стать, значит, я возьму ребенка из детдома и воспитаю его. Но это будет осознанное решение, к которому я приду несколько позже. Это был такой План «Д». Ведь желание завести своего ребенка, по сути, в каком-то смысле эгоистично. Если ты хочешь воспитывать ребенка, то по большому счету не имеет значения, сам ты его родил или осчастливил малыша из детдома.
И вот тогда я по-настоящему успокоилась, занялась спортом, своей головой, начала заново искать себя в профессиональном плане. За столько лет съемок беременных и детей ты эмоционально выгораешь на фоне отсутствия собственных перспектив. И вот я открыла для себя портрет. И не просто портрет, а психологический портрет с общением и интервью. Ко мне приходят люди из самых разных сфер: спорта, бизнеса, искусства. Это совершенно другая аудитория, которая начала меня вдохновлять. Я поняла, что у меня опять появились крылья.
И даже ситуация в семье стала налаживаться. Честно говоря, последние 4 года перед беременностью были очень тяжелыми для меня и моего мужа, семья была просто на грани. Мы оба очень вымотались за этот период.
– Какой главный вывод ты сделала за это время?
– Когда я переключила свой мозг на другую деятельность, я попыталась посмотреть правде в глаза. Ведь зачастую мы не отделяем свои истинные желания от тех, которые нам навязали. Сейчас я абсолютно искренне могу признать, что, пожалуй, первые лет 6 желание завести ребенка было продиктовано чем угодно, но оно точно не было моим. На меня страшно давили общество и близкие. Все хотели от нас ребенка. По инерции и мы тоже искренне верили, что хотели ребенка. Очень сложно разобраться со своими истинными желаниями, когда вокруг такой ажиотаж.
В этом плане все было настолько абсурдно, что я даже перестала носить свой любимый «оверсайз», потому что всегда следовал один и тот же вопрос: «Уже можно поздравить?». Это взрывало мне мозг и заставляло работать в данном направлении.
Но как только появилось истинно мое желание, вместе с ним пришло и ощущение, что ради этого я готова на все. И буквально через пару месяцев узнала, что беременна. Звучит как фантастика, но это так. И я осознала, что до этого момента мы не хотели ребенка. Я не могу объяснить словами, как выглядит настоящее желание стать мамой, но точно знаю, что оно очень сильно отличается от того, что нам навязывают извне. Вы это почувствуете.
– Как же ты узнала о своей беременности?
– Все предыдущие годы мне постоянно казалось, что я чувствую характерную симптоматику, но всякий раз это был самый обычный ПМС. Так и в этот раз было что-то похожее на то самое, и я уже не обратила на это внимания.
Я тогда так страстно увлеклась съемкой портретов, что с трудом помню то время. Но однажды после длительной прогулки почувствовала, что у меня сильно тянет низ живота. Когда пришли домой, решила сделать тест. И вдруг неожиданно он показал две полоски. Я не могла поверить своим глазам, разрыдалась и стекла по стеночке. Тут вернулся муж с собакой и увидел такую картину: я сижу на полу и рыдаю, а рядом лежит тест. Он, конечно же, стал спрашивать, что случилось. А я даже сказать ничего не могла, потому что было очень страшно. Первый раз я увидела эти самые две полоски – а вдруг это ошибка? По-хорошему нужно было сделать еще один тест, но мне было очень страшно. Вдруг он покажет другой результат? Но тем не менее пришлось собраться с духом и сделать повторный. И, боже мой, он снова показал две полоски! Муж тоже боялся в это поверить.
На следующий день с самого утра мы помчались сдавать кровь на ХГЧ. Когда результаты пришли на почту, я все никак не могла понять, сколько же там цифр. Вроде бы результат высокий, но эмоции зашкаливали, и все расплывалось перед глазами. Пришлось даже отправить скриншот сестре, чтобы та мне посчитала. (Улыбается.) В общем, оказалось, что на тот момент я была беременна уже целых 2 месяца. То есть 7 лет до этого я тщательно следила за собой каждый месяц, а тут пропустила целых 2! Такое важное событие случилось само собой, без особых симптомов и даже без токсикоза.
– Когда стало понятно, что все это правда, какие эмоции ты испытала?
– Сказать, что с этого момента моя жизнь перевернулась, – это ничего не сказать. Когда сбывается такая долгожданная мечта, это невозможно описать словами. Я чувствовала себя так, как будто меня поцеловал ангел. Это было очень трепетно, тем более накануне Нового года.
– А как вообще протекала беременность?
– Сначала все было очень хорошо. Единственное, что беспокоило, – у меня была сильная боль внизу живота, но мой врач не видел никаких патологий. Потом я встала на учет в ЖК, и там тоже никто не мог определить природу этой боли.
Затем у меня начала болеть левая нога. Почитала и решила, что это защемление седалищного нерва. Правда, боль была такой, что я иногда стонала во сне. Но тогда думала, что мне все это мерещится, мол, чего там во время беременности только не бывает. К тому же врачи говорили, что все в порядке.
А вот на 11-й неделе наступило патовое состояние. Я постоянно испытывала невероятную боль в крестце и внизу живота. Плюс началась жуткая одышка, приступы которой наступали ни с того ни с сего. Погуглила – в интернете было написано, что одышка при беременности – это нормально. Правда, на последних сроках, а я была еще только в начале пути. Потом у меня проступили вены на животе – опять же не придала этому значения.
– Почему?
– Буквально накануне на приеме у гинеколога я рассказала, что ранее у меня было расширение вен малого таза. Она сказала, что это никоим образом не может повлиять на течение беременности. И эту точку зрения я слышала не единожды за 7 лет бесконечных обследований. Так что я не беспокоилась.
И вот в одно прекрасное утро я собиралась на съемку. Встала и поняла, что не могу двигаться – у меня очень болела нога. Но, волоча ее за собой, я все-таки оделась. Потом заметила, что она словно чуть посинела и отекла. Сначала решила, что мне снова мерещится, но на всякий случай сфотографировала ногу. Когда же присела, чтобы обуться, меня пронзила простреливающая боль снизу вверх. Настолько сильная, что я непроизвольно вскрикнула. Когда я поднялась, вся боль и изменения в ноге прошли, но вместо этого начались дичайшая одышка и кашель до рвоты. Я просто не могла сделать вдох. Было ощущение, что внутри что-то натянулось, спружинило и оторвалось.
Тогда я поняла, что съемку, пожалуй, лучше отменить и что неплохо бы вызвать скорую. По счастливой случайности мимо ехала моя мама. Когда она залетела в квартиру, то увидела, что я вся белая и едва дышала.
– Ты испугалась в тот момент?
– Да, но не за себя. Мне было дико страшно за ребенка. Если бы с ним что-то произошло, для меня это был бы конец света.
– И что было дальше?
– Скорая приехала быстро, врач осмотрел, выслушал и успокоил, сказав, что, скорее всего, это приступ анемии. Меня доставили в Елизаветинскую больницу, и вот тут поднялся страшный кипиш. Я до последнего не понимала, что происходит. Было много врачей, все вокруг суетились, меня таскали из кабинета в кабинет. Часов через 5 меня осмотрел очередной кардиолог. Выслушав всю мою историю и симптоматику, она сказала, что не может исключать диагноз ТЭЛА. На что я спросила: «А что такое ТЭЛА?» (тромбоэмболия легочной артерии. – Прим. ред.). Мне объяснили, что это тромб, который оторвался и попал в легкое. Если честно, в тот момент я очень сильно разозлилась на врачей, посчитав все это каким-то бредом. К тому времени мне казалось, что мне стало лучше, и я требовала, чтобы меня отпустили домой.
Наверное, это и есть шоковое состояние, потому что ситуация уже была крайне тяжелой. Чтобы вы понимали, ТЭЛА – это по сути смертельный диагноз. Но тогда я еще ничего об этом не знала.
– И что они собирались с тобой делать?
– Конечно, никто никуда меня не отпустил. В этот же день был собран врачебный консилиум, по окончании которого меня пригласили в кабинет. Там были кардиологи, гинекологи, реаниматологи – все вместе они объяснили мне ситуацию. Чтобы точно подтвердить этот диагноз, нужно проводить КТ. Но на ранних сроках беременности это исключено. В противном случае это означает автоматическое прерывание беременности.
Исходя из симптоматики, вероятность диагноза ТЭЛА была 90%. Скорее всего, тромб оторвался и попал в легочный сосуд крупной артерии. Все это означало, что у меня осталось не так много времени. И вообще сам факт того, что я все еще стояла, дышала и разговаривала, был настоящим чудом. Нужно было срочно госпитализироваться и проводить терапию.
– Что говорили врачи по поводу беременности?
– Гинеколог настаивал на прерывании беременности. Меня это категорически не устраивало. Для себя я сразу решила, что раз уж складывается такая ситуация, то уйду отсюда либо с ребенком, либо не уйду вообще. Неожиданно на мою сторону встали кардиологи и реаниматологи, за что им огромное спасибо. Они как-то быстро свернули все эти разговоры о прерывании беременности и буквально взяли меня под свое крыло, забрав в реанимацию.
Но я все еще пыталась сопротивляться, не осознавая, что со мной происходит. Я с утра как бы на работу собиралась, а тут вдруг реанимация... Тогда врач мне прямым текстом сказал: «Если вы сейчас уйдете – вы умрете». До утра я осталась в реанимации. Мне подключили кислород и вкололи укол гепарина. Бедные врачи крестились, потому что у них не было до этого беременных пациенток с подозрением на такой диагноз. Но они были потрясающие. Это, без преувеличения, мои спасители и ангелы-хранители. Я до конца жизни буду благодарна им за свою жизнь и жизнь моего ребенка.
Наутро они начали штурмовать центр Алмазова (ФГБУ «НМИЦ им. В. А. Алмазова» Минздрава России. – Прим. ред.), чтобы меня туда перевести. Признаться честно, на тот момент я все еще не понимала всей серьезности ситуации и думала, что еще чуть-чуть – и отпустят домой, ведь мне же полегчало. Однако вместо этого мне сообщили, что уже вызвали неотложку и я отправляюсь в реанимацию кардиологического центра.
И слава богу, что туда, потому что на второй день начался настоящий ад. Следующие трое суток я запомню на всю свою жизнь. Такой боли я никогда не испытывала. Сейчас уже точно могу сказать, что родовые схватки – это ничто по сравнению с той болью. Было ощущение, что у меня безостановочно сокращаются мышцы в области ребер, как будто тебе в легкое втыкают шило и проворачивают наживую. И так трое суток. И никаких обезболивающих, кроме парацетамола, поставить нельзя. И то мне можно было лишь 4 маленьких флакона в сутки. Но это скорее эффект плацебо, чем реальное обезболивание.
– Отчего возникает такая сильная боль?
– Грубо говоря, случился инфаркт легкого. После этого два варианта: либо все заживает, либо начинается воспалительный процесс. Мне повезло – обошлось без пневмонии, но процесс восстановления, который длился трое суток, сопровождался такой дикой болью.
Помимо того, что я была беременной, я еще и поливалентный аллергик. Из-за этого мне нельзя принимать почти никакие лекарства. Так что врачи не могли экспериментировать и всячески помогали снять боль физически. Мы вместе искали положение, в котором хоть как-то можно минимизировать боль. Я почти не могла дышать, мне не хватало воздуха. Я делала очень маленькие коротенькие вдохи и дышала по-собачьи. Но больше всего, конечно, переживала за ребенка. Слава богу, с ним все было хорошо. Мне пообещали, что на третьи сутки станет легче. И это оказалось правдой.
– Когда боль немного отступила, какие прогнозы давали врачи?
– Меня предупредили, что на 22-й неделе надо будет пройти КТ, и дай бог мне доходить до 24-й недели. А если я дотяну до 32-й, то я прям буду счастливчик. Так я и жила с мыслью о 32-й неделе.
А вообще они ходили и смотрели на меня как на покойника. (Улыбается.) Когда я спросила, как мои дела, врач ответил, что все хорошо, но интонация настораживала. После пересменки пришла другая врач, которая рассказала все как есть. Результаты моих анализов словно замерли: они не ухудшались и не улучшались. Поэтому врачи очень боялись, что может начаться воспалительный процесс. У них были наготове антибиотики, но как это отразится на ребенке, предугадать было невозможно.
Не знаю, помог ли мне мой настрой, но вечерние анализы показали улучшение, а через некоторое время меня перевели в палату интенсивной терапии. Параллельно выяснилось, что был еще один тромб. Чтобы он рассосался, нужно было продолжить колоть гепарин. К счастью, мне становилось лучше, так что даже разрешили потихоньку расхаживаться.
– Врачи смогли определить причину произошедшего?
– Не совсем. Хоть они и собрали консилиум из лучших ученых умов, но никто до конца так и не смог ответить, из-за чего это произошло. Официальная версия звучит так: стечение таких редких обстоятельств, как расширенные вены малого таза, беременность и наследственная тромбофилия. Вкупе эти три вещи дали такой странный результат. Из-за невозможности сделать КТ врачи не могли зафиксировать ТЭЛА.
Лично я рассуждаю философски и считаю, что все в жизни случается не просто так. Видимо, только это смогло остановить мою кипучую рабочую деятельность, которая требовала очень много времени. Я ведь все никак не могла оставить свое дело и целиком переключиться на беременность. А случившееся заставило меня пересмотреть свои приоритеты и перестать разрываться между съемками и беременностью.
– А как твои близкие отреагировали на твое решение сохранять беременность при риске смертельного исхода?
– Конечно, родные робко попытались меня переубедить. Однако для меня этот вопрос был решен. Эта жизнь мне нужна была только с ребенком. Я была настолько в этом уверена, что не стала ни с кем обсуждать свою позицию и уточнила у врачей, при каком раскладе мое мнение может не учитываться. Они сказали, что только в том случае, если я потеряю сознание. Я это очень хорошо запомнила, поэтому для меня главным было не отключиться. Хоть врачи и с пониманием отнеслись к моему решению, они четко обозначили, что если я не смогу контролировать процесс, впаду в кому или наступит реальная угроза моей жизни, они будут вынуждены прервать беременность. Мне кажется, что в момент, когда меня мучили те самые адские боли, это то, что меня реально держало.
– Как на все это реагировал твой муж?
– По факту 6 суток я провела в реанимации. Без связи, без телефона, без всего вообще. Я не знаю, что было с моим мужем в эти дни. Когда мы с ним встретились, самое страшное было уже позади. Но очевидно, что он был в глубочайшем шоке. Друзья рассказывают, что в таком состоянии его никто до этого не видел. Но, если честно, мы особо не обсуждали это. Он человек достаточно сдержанный. Прошло – и слава богу.
– Что было потом?
– При выписке из клиники Алмазова я узнала, что теперь зависима от кроверазжижающих уколов гепарина. Это стало для меня еще одним ударом. Если забыть про этот укол, то можно и не выжить. У меня будет только 24 часа, чтобы поставить следующий. Нельзя пропускать, нельзя делать большой перерыв, иначе все это чревато рецидивом. Мне была назначена серьезная лечебная дозировка – 2 раза в день. Уколы делались в живот, а это, конечно, отдельная боль. Но тем не менее они спасли жизнь мне и ребенку. Без них я бы не выжила. Вся эта терапия была показана мне до окончания беременности и еще в течение двух месяцев после родов.
– Зачем нужны уколы после родов?
– После родов у любой женщины увеличивается вероятность возникновения тромбозов. А если изначально есть к этому предрасположенность, то эти риски увеличиваются многократно. Так что после выписки я первым делом начала искать квалифицированного гематолога. Слава богу, я такого нашла, и он смог мне многое объяснить. Когда у меня возникали какие-либо вопросы, прежде всего я общалась с ним. Это меня спасало, потому что хаос, который творился вокруг, просто сводил меня с ума.
– Это дорогие уколы? Их нужно было покупать за свой счет?
– К сожалению, да. Цена вопроса – примерно 25-35 тысяч рублей в месяц. Для нас это довольно ощутимая сумма. Но выбора у меня не было. Точнее, я могла либо принимать таблетки, которые повлекли бы за собой патологию плода, либо ставить уколы.
Если честно, я даже чувствовала себя обузой. У нас с мужем общий бюджет, но я привыкла, что с 17 лет я работаю и у меня всегда есть свои деньги. Тем более я никогда не была в ситуации, что мне были бы нужны жизненно необходимые лекарства. Когда меня выписывали из реанимации, я думала, как сообщить мужу о том, что теперь, помимо ипотеки, кредита, аренды за студию, в которой я уже, по сути, не работала, нам нужно ежемесячно еще где-то брать 30 тысяч рублей. Было ощущение, что мы на дне ямы.
– Как вы вышли из этой ситуации?
– В тот момент стало абсолютно понятно, что мне надо закрывать и продавать студию. Это была хоть какая-то возможность стабилизировать свое финансовое положение. Тем более, как оказалось, я не могу скакать по съемкам во время беременности. (Смеется.) Но морально мне, конечно, было очень тяжело на это решиться. Это ведь мое детище, в которое я вложила столько сил и любви. Ко всему прочему, такое решение невозможно принять в одиночку. Необходимо было обсудить его с партнерами и арендодателем. К моему огромному удивлению, они поддержали мое решение. Удивительные люди! Без них я бы не справилась.
– Как скоро удалось продать студию?
– Буквально через месяц. И мы обрадовались, что появилась хоть какая-то финансовая подушка. Но тут внезапно мужа сократили на работе. На деньги от продажи студии нам теперь предстояло покрывать все необходимые платежи, а мне нужны были еще эти уколы. И вот тогда я подумала обратиться к ОМС. Правда, там эти препараты не выдают. И в моем случае, если можно так выразиться, ТЭЛА оказалась счастливым билетиком. Как понимаю, только благодаря этому диагнозу я получила препараты бесплатно. В случае, если бы это была просто сложная беременность, для которой нужен гепарин, чтобы выносить и сохранить жизнь, никто бы ничего мне просто так не дал. То есть ты либо находишь деньги, либо умираешь, либо отказываешься от ребенка.
И то для этого мне пришлось обивать пороги многочисленных кабинетов. В теории все просто: ты берешь справку у гематолога, идешь с ней к терапевту, который оформляет документы на комиссию. А она уже принимает окончательное решение о предоставлении препаратов. Но на практике, естественно, все было иначе. Меня гоняли с одного этажа на другой, от одного врача к другому. В итоге ушло примерно пару месяцев на то, чтобы просто подать заявку на квоту. Врачи в поликлинике отмахивались: мол, какие препараты, даже не пытайтесь! Но вариантов не было, поэтому, стиснув зубы и собрав всю волю в кулак, пришлось продолжить добиваться своего. В итоге мне одобрили получение лекарств, однако без сюрпризов и тут не обошлось. (Смеется.)
Изначально мне был прописан клексан. Как сказал мой врач, если весь клексан в городе закончится, то только тогда его можно заменить фраксипарином. Когда же я приехала забирать первую партию, там вообще оказался другой препарат. Точнее, это был дженерик отечественного производства. До родов оставалось 2 месяца, так что я не могла пойти на такие эксперименты.
– А в чем опасность дженерика?
– Проблема в том, что дженерик может просто не сработать, соответственно, есть все шансы получить рецидив. Плюс моя аллергия. И главное – непонятно, как этот препарат может воздействовать на ребенка. У клексана и фраксипарина в инструкции есть информация о том, что какие-никакие клинические испытания проводились и есть доказательства, что они не проникают через плаценту. Как действует дженерик – никто не знает. Риск не оправдан, так что мы решили, что до конца беременности как-нибудь протянем на клексане за свои деньги, а эти препараты оставили на послеродовую терапию. Там я хотя бы буду экспериментировать над собой, а не над собой и ребенком. (Смеется.)
– А что за история с аллергией, которая с тобой случилась во время беременности?
– Позже я еще раз попала в клинику Алмазова с жалобами на высокий тонус. И так как я была после ТЭЛА, меня осмотрел в том числе и кардиолог. Ему не понравился мой высокий пульс, он решил перестраховаться и назначил мне препарат беталок-зок.
Поскольку я поливалентный аллергик, у меня очень сложные отношения с медикаментами. Я не принимаю никакие таблетки, пока не пойму, зачем мне это нужно. Но здесь доверилась врачам, решив, что уж с моим-то анамнезом, да еще и в таком центре, все должно быть на особом контроле. Таблетки выдавали в бумажном конверте, без блистера. Первый раз была четвертинка – все прошло нормально. На следующий день – половинка, от которой я снова чуть не отправилась на тот свет. Как сейчас помню: выпила, пошла на укол, села, а встать уже не смогла. Со мной творилось что-то невероятное: штормило, тошнило, бросало в жар, скакало давление, участился пульс, перед глазами все плыло. Я почти потеряла сознание, но меня успели подхватить. Казалось, что чувствую, как вертится земля и что смерть близко.
При этом я довольно долго ждала медпомощь, так как врачи не сразу поняли, в чем дело.
– И что они стали делать?
– Сначала они решили, что это повтор ТЭЛА, так что весь комплекс мер был направлен на исключение рецидива, а тем временем аллергическая реакция нарастала. Увы, им было сложно поверить, что это реакция на беталок-зок, возможно, поэтому медлили с антигистаминным препаратом. Мне устроили какой-то нелепый допрос. Что я пила? Где таблетка? Потом пытались убедить, что, наверное, мне все это кажется. Но в какой-то момент я больше не могла формулировать мысли, картинка поплыла, в глазах потемнело. Видимо выглядела я совсем плохо, потому что в конце концов ввели что-то от аллергии и на всякий случай отправили на несколько часов в реанимацию. Постепенно меня стало отпускать, а через день вообще все наладилось.
В тот день ко мне пришла мама, она попросила показать ей таблетку. Как выяснилось позже, таблетка беталок-зок выглядит совершенно иначе, чем то, что дали мне. Дело быстро замяли, а в выписном эпикризе написали, что реакция была на оригинальный препарат, хотя на самом деле она возникла на какой-то неизвестный нам дженерик. В тот момент и какое-то время после мне было не до выяснения, мамины вопросы тоже оставили без ответа.
– Учитывая твой анамнез, какие роды тебе были разрешены? Что советовали врачи?
– Если придерживаться протокола – ситуация выглядит следующим образом. Если во время беременности ты находишься на гепарине, то роды могут быть как естественными, так и при помощи кесарева сечения. Но при любом раскладе укол должен быть отменен за 12 часов при естественных родах, и за 24 часа – при кесаревом. Поэтому если предполагаются естественные роды, они должны быть индуцированными, то есть пройти с помощью стимуляции в назначенный заранее день. Ведь когда начнется естественный процесс – никто предугадать не может.
Но тут меня ожидал очередной «сюрприз». В клинике Алмазова на все есть свои правила. Там наотрез отказывались делать стимулирование и тем более госпитализировать меня на дородовое за несколько дней. По мнению специалистов перинатального центра, первые роды – это априори длительный процесс, так что я могу быть спокойна, кровоостанавливающее успеет перестать действовать. Да и, в принципе, сама почувствую, когда пропустить инъекцию.
Пикантности истории добавлял еще и тот факт, что на мою дату ПДР перинатальный центр Алмазова закрывался на проветривание. А если вспомнить слова лечащего врача после госпитализации о том, что с таким анамнезом меня, кроме них, больше никто не возьмет, то все самое интересное было еще впереди. Я тогда посмеялась: в смысле, никто не возьмет? Что за бред? Такого не может быть! Врач пожала плечами и добавила: «Будем надеяться, что вы дождетесь, пока мы откроемся...»
– Дождалась?
– Смотря чего! (Улыбается.) Буквально через неделю у меня открылось кровотечение. Центр Алмазова на тот момент уже был закрыт. Единственный роддом, который меня мог взять, – это 13-й. Но когда там узнали, что к ним на большом сроке едет пациентка с ТЭЛА в анамнезе, к тому же еще и с кровотечением, они, мягко говоря, были обескуражены. Тем не менее приняли меня, правда, места локализации кровотечения врачи не нашли. Но главное, они исключили отслойку плаценты.
И поскольку я к ним уже попала, да еще с таким диагнозом и непонятным кровотечением, просто так не могли меня выписать. И снова все оказалось сложно. Я ведь на уколах. Но укола у меня с собой не было, да и страшно ставить его с учетом кровотечения. Всякий раз, когда я напоминала про необходимость поставить укол, мне говорили «да-да», но в итоге ничего не делали. По моей просьбе муж привез мой препарат, но воспользоваться им без согласия медперсонала было бы странным. А если снова кровотечение? Я не могла так рисковать, поэтому ждала какого-то решения. Ждала и молилась не словить очередной тромбоз, пока они думают, что со мной делать. Когда пошли вторые сутки, а меня продолжали «кормить завтраками», стало ясно, что пора бить тревогу и брать ситуацию в свои руки.
Да, пришлось очень серьезно поговорить с лечащим врачом и довольно жестко обозначить свою позицию. На тот момент я уже хорошо владела информацией касательно своей проблемы и, например, могла аргументированно оспорить их действия по снижению дозировки препарата.
– А в случае чего, они готовы были принять у тебя роды?
– Нет. Под конец они признались, что возможности их лаборатории не позволяют даже проводить те анализы, которые нужны мне. Они вообще были очень перепуганы и хотели побыстрее от меня избавиться. Во время выписки мне казалось, что я вот-вот рожу, на что мой лечащий врач сказала: «У нас вам рожать не вариант. Вам нужен роддом 3-го уровня, а мы – 2-го». Я спросила, что будет, если вдруг начну. Они честно сказали, что меня просто не примут, а отправят в клинику Отта (НИИ акушерства, гинекологии и репродуктологии имени Д. О. Отта. – Прим. ред.). Правда, вероятно, там от меня тоже откажутся, потому что и они не работают с такими пациентами. То есть меня ожидала сомнительная перспектива кататься по роддомам, где меня никто не ждал. В это было невозможно поверить, но тем не менее это наша реальность.
– А в чем, собственно, сложность родов в твоей ситуации?
– Самым главным было ДО родов избежать тромбоза, В МОМЕНТ родов – кровотечения, а ПОСЛЕ родов – опять тромбоза. Для всего этого нужна сильная реанимация, большой запас крови и очень квалифицированные реаниматологи, кардиологи и гинекологи. По всей видимости, всего этого вместе почти нигде нет. Плюс банально никто не хочет брать на себя ответственность. Никому не нужен труп в их учреждении и испорченная статистика.
– И что ты решила делать?
– Когда я в полной мере осознала свои перспективы, то поняла, что у меня только один вариант – рожать в центре Алмазова. Это единственный роддом, который готов был меня принять. И теперь главным было дождаться, когда они откроются после проветривания.
Но меня очень волновал момент с отказом от индуцированных родов с их стороны. Поэтому я начала ходить по врачам и напрямую спрашивать, что да как. Мне было важно понимать, готовы ли они будут взять на себя ответственность, если вдруг что-то пойдет не так. Я даже дошла до заведующей родильным отделением, и вот ее ответ меня в целом устроил. Она сказала, что действия моего кроверазжижающего препарата они не боятся, так как у них есть нечто вроде антидота. Это звучало убедительнее, чем «первые роды – длительный процесс, успеешь отменить», так что я выдохнула и успокоилась хотя бы потому, что они знают, как действовать, если что-то пойдет не по плану. В общем, расслабилась, доверилась судьбе и надеялась на то, что в случае чего спасать будут не меня, а ребенка. В отношении себя я была морально готова к самому негативному исходу.
– Но ты ведь не совсем отпустила ситуацию?
– Конечно, нет. (Улыбается.) С учетом специфики своей работы и имеющейся аудитории я провела опрос и проанализировала, во сколько примерно случаются роды. Так, опираясь на имеющуюся у меня статистику, я сдвинула укол: стала делать его не в 00:00, а в 02:00. Рассудила так: если я пойму, что начинаются роды, то успею отменить инъекцию. Конечно, все это вилами по воде писано, но ничего другого мне не оставалось. Я надеялась, что мне повезет. И, ты знаешь, так и случилось.
Я не поставила укол, а где-то в час ночи у меня начались предвестники родов, а потом отошли воды. Когда я приехала непосредственно в роддом, были схватки, но раскрытия еще не было. В общей сложности схватки длились 17 часов, после чего меня отправили на кесарево.
– Почему они раньше этого не сделали?
– Во-первых, в моем случае вообще нежелательно кесарево, потому что любое оперативное вмешательство увеличивает риск тромбоза. А во-вторых, нужно было, чтобы с момента последнего укола прошло определенное количество времени. И это при том, что я, сообразив, в чем дело, в 00:00 пропустила укол. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы я его поставила.
Очень благодарна своей бригаде. Восхищаюсь этими людьми! Ситуация была сложная, не каждому врачу под силу ведение родов у таких пациентов.
– Как все закончилось?
– Несмотря ни на что, все прошло успешно. Ребенок родился с высокими показателями по Апгар – 8/9. Никакая гипоксия плода, слава богу, у малышки не была, хотя из-за вынужденного ожидания вероятность такая была. Так что я до сих пор не понимаю, зачем сознательно повышать риск, ведь не секрет, что осложнения в родах могут отразиться на ребенке. Почему нужно обязательно решать проблемы по мере их поступления, когда можно их предупредить, просто следуя протоколу, назначив плановые роды?
– Ты боялась рожать? И что ты вообще можешь сказать про роды?
– Я не боялась родов как таковых. Мне было страшно не угадать с отменой препарата. Неопределенность сводила с ума.
А вообще роды – это волшебно, какими бы сложными они ни были. День, когда на свет появляется ребенок, – это ведь чудо. Сейчас, когда я держу дочку на руках, очень часто вспоминаю день родов. И вспоминаю его не с ужасом и страхом, а с огромной благодарностью и теплотой, несмотря на всю боль и страх. Если честно, я очень рассчитывала на гипнороды. Я много готовилась и надеялась, что у меня получится себя запрограммировать. И хоть все пошло немного не так, эти упражнения мне очень помогли. Все 17 часов схваток я пела, разговаривала с малышкой, обещала, что как только она родится, я покажу ей этот прекрасный мир. Говорила ей, чтобы она ничего не боялась, что я ей помогу.
– Твоя мечта стать мамой оправдала ожидания?
– Более чем. В роли мамы я чувствую себя просто фантастически. Это неописуемые эмоции и чувства. Стать мамой – это лучшее, что может случиться с женщиной. Я абсолютно в этом уверена. Не зря так заложено природой.
– Если бы ты заранее знала уготованный тебе сценарий, ты бы согласилась пройти этот путь?
– Однозначно да! Это того стоит, несмотря ни на что. Это мой суперприз. И, как бы странно это ни звучало, я наслаждалась своей беременностью. Ведь дискомфорт доставляет не беременность, а патологии, которые с ней связаны. Если этого нет, то можно просто получать удовольствие от мысли и ощущения, что внутри тебя бьется еще одно сердечко, внутри тебя живет целый космос. Конечно, это хочется испытать еще раз.
– Твой диагноз совместим с повторной беременностью?
– Согласно медицинским показаниям, после ТЭЛА беременеть не рекомендуется, хотя на практике такие случаи были. Но такая беременность автоматически означает терапию кроверазжижающими уколами. И нет никаких гарантий, что и во второй раз ты сможешь дойти до финала. И тут уже совсем иная цена вопроса. Если тогда я рисковала только своей жизнью, то сейчас у меня есть человечек, за которого я в ответе. И, наверное, это эгоистично – ради своего желания почувствовать вновь пиночки и, возможно, лишать ребенка мамы. А такой исход вполне вероятен.
– Честно говоря, я не понимаю, как ты все это так стоически перенесла…
– Я часто думаю о том, что же меня держало на плаву. Мне иногда казалось, что я снимаюсь в каком-то дурацком кино. И чтобы выжить в этом режиме, психика, видимо, просто блокировала любой негатив. Была очень сильная мечта о ребенке. И все это время было ощущение, что вот она совсем близко, почти исполнилась, надо только чуть-чуть подождать, и я получу свой заветный приз. Наверное, именно это и помогало мне двигаться вперед.
А вообще, почти всю беременность, несмотря на мои приключения, я старалась себя радовать: краситься, наряжаться, делать укладку, фотографироваться. Я жила одним днем. И была благодарна Вселенной за каждый прожитый день. Меня вдохновляло то, что я чувствую жизнь внутри. Эти пиночки просто незабываемы. Я была полностью погружена в себя и почти не контактировала с окружающим миром. Ребенок меня в буквальном смысле спас. Это самое настоящее чудо, которое давало мне сил и уверенности, что все будет хорошо. Внутри меня постоянно происходил внутренний диалог с дочкой – он меня бесконечно питал. Я твердо решила, что все, что касается себя, я перенесу, но главное – чтобы ничего не коснулось ребенка.
– Ты правда была ко всему готова?
– Да. Как я уже и говорила, я понимала, что могу умереть. И на этой почве я постоянно пыталась «договориться» с Богом, говоря ему что-то вроде: «Господи, только дай мне, пожалуйста, взглянуть на нее, поцеловать, а потом, так и быть, я готова к тебе». Но когда подошло время родов, я поняла, что умирать я все-таки совсем не хочу. (Улыбается.) И я пыталась забрать свои слова обратно. Мне было страшно от мысли, что вот я рожу, умру и больше не увижу своего ребенка. Так что я очень просила отменить свое желание. Как выяснилось, материнство – это не только просто родить, это еще и воспитать.
Я понимала, что может быть и другой, не менее печальный вариант развития событий. Поэтому мне непременно нужна была беременная фотосессия. Я была готова отправиться на нее хоть ползком! Мол, если вдруг не дойду до финишной прямой, то пусть у меня будут хотя бы фотографии. И я нисколько не жалею, что нашла в себе силы провести несколько фотосессий на разных сроках.
– У тебя не возникало вопросов к Вселенной, за что тебе все это и почему именно ты?
– Ты знаешь, в этой ситуации, как ни странно, я никогда не считала себя жертвой. Видимо, все случилось потому, что так должно было случиться. Возможно, без этого я не смогла бы принять какие-то важные решения относительно устройства семьи, не смогла бы переключиться на материнство, потому что бизнес для меня тоже очень много значил. Я благодарна Богу, что он вообще не приковал меня к постели. К слову сказать, когда я вышла после реабилитации, я ведь еще взяла пару съемок. И на одной из них я оступилась и упала. И это в своей родной студии, которую знала наизусть. Пожалуй, тогда я поняла, что все, больше звоночков может и не быть.
Главный вывод, который я сделала для себя из всей ситуации, – это то, что всегда надо целиком и полностью брать на себя ответственность. Слава богу, я была с этим знакома. Свое дело в этом смысле сильно закаляет. У меня не было никакой позиции жертвы, я просто добивалась конкретики, если мне что-то назначали или в чем-то отказывали. Мне пришлось разобраться в каких-то медицинских вещах, чтобы говорить с врачами на одном языке. Я не кричала и не устраивала скандалы. И в этом, в общем-то, и была сила моей позиции, им приходилось вести со мой диалог. Когда скандалишь, тебе сразу говорят, что ты не в адеквате, предлагают успокоительное, и на этом конец беседе. А когда ты конструктивно ведешь диалог и спокойно задаешь волнующие тебя вопросы, врачу ничего не остается, кроме как ответить на них.
– Что ты можешь сказать о врачах и о нашей системе здравоохранения после всего того, что ты пережила?
– После того, как меня в первый раз спасли, я решила, что врачи – боги. Но после остальных эпизодов я поняла, что они точно такие же люди, как и все. Это профессия. И как в любой профессии, есть фанатики своего дела, а есть те, кто просто ходит на работу.
Я не знаю, что было бы, окажись я не в Санкт-Петербурге. ТЭЛА часто путают с другими заболеваниями: лечат грыжу, защемление нерва, поэтому не могут вовремя спасти человека. Так что, как бы там ни было, мне невероятно повезло с компетенцией первых врачей, к которым я попала.
Но при всей моей благодарности докторам я убеждена, что никогда нельзя отдавать свою жизнь целиком и полностью им на откуп. Каждое важное назначение и решение должно приниматься совместно с пациентом. Да, они спасут тебе жизнь, но какой ценой и с какими последствиями? Для них главное – не допустить летального исхода. А все остальное ты уже будешь разгребать сама где-нибудь в другом месте. Поэтому очень важно знать свой организм, понимать, что с тобой происходит. Лучше что-то предупредить, переспросить, перестраховаться, чем потом долго и муторно разбираться, почему так произошло.
Что касается системы, то раньше, в другой жизни, я думала, что чем сложнее твое заболевание, тем проще получить какую-то медицинскую помощь. Так вот, в реальности все оказалось с точностью до наоборот. Чем сложнее случай, тем меньше с тобой хотят связываться. И я оказалась той самой «горячей картошкой», которую перекидывали из роддома в роддом. И хотя меня об этом предупреждали, я и предположить не могла, что от меня прям вот так будут отказываться и пытаться любым способом куда-нибудь сбагрить, переложив ответственность на кого-то другого.
– Насколько твой случай уникальный?
– Конечно, до того, как все случилось, я понятия не имела, что такое ТЭЛА, кто такой гематолог, что такое тромбофилия и какое отношение все это может иметь ко мне. После того как меня выписали из реанимации, я стала изучать, какие вообще у меня есть перспективы. Литературы оказалось очень мало. У меня сложилось ощущение, что с ТЭЛА люди не выживают в принципе. Если мы откроем любой источник, то в нем будет сказано, что по сути это смертельный диагноз. Тем не менее есть такие примеры, как я. Абсолютно все врачи говорят мне, что это уникальный случай, чтобы на 11-й неделе сохранить беременность и при этом выжить. Они говорят, что это чудо. Чудо, которое иногда случается.
Источник всех фото: @marina_malinaspb, instagram.com
