Изображение с сайта
Памяти Михаила Александровича Удальцова посвящается
Она была одна на всех – до невероятия страшная, бесконечно долгая блокада.
Она была для каждого своя, но, наверное, не будет преувеличением сказать, что больше всех пострадали от неё дети. Блокада беспощадно отняла у них время, когда можно чувствовать себя лучезарно счастливым, не иметь забот и верить, что всё ещё впереди…
Их – – с каждым днём становится всё меньше и меньше. Скоро не останется никого. Но что мы о них знаем? Увы, почти ничего. Даже о тех, кто живёт с нами на одной лестничной площадке, вспоминаем лишь в памятные даты, когда в СМИ прокатывается вал интервью с ленинградцами, ставшими естественным образом петербуржцами. А между тем старики-ленинградцы, разбросанные временем и обстоятельствами по миру, живут далеко не только в Северной столице. Многие, разъехавшись по территории СССР, вообще оказались за границей, и о них нам фактически ничего не известно. Поэтому «Аист на крыше» решил опубликовать несколько интервью с детьми блокады, живущими сегодня в Эстонии…
Михаил Александрович Удальцов (1924 г. р.):
– Когда началась война, мне было 17 лет, я работал на строительстве электростанции «Свирь-2», и однажды нам сказали: «Берите мыло, полотенце и смену белья. Уезжаем строить противотанковые рвы». Посадили в эшелоны, привезли под Лугу. К тому, что нас в первую же ночь начнут бомбить, никто не был готов. Нас спасло то, что рядом был окоп. Попрыгали в него, лопатами головы прикрыли – и вся защита… И такое – каждый день, мы там потеряли человек пятьсот. Некоторые, правда, разбежались, всякое бывало. А потом оказалось, что немцы этот участок обошли, мы уже у них в тылу. Ну что делать? Пришлось добираться до Ленинграда на попутках.
Приехали. Город сонный, как мёртвый... Мы понимали, что призыву по возрасту не подлежим, и потопали в штаб партизанского движения. Там нам выдали каждому по 12 патронов, по две гранаты да по маленькому, воронёной стали, дамскому пистолетику. Игрушка игрушкой, даже толстую фанеру не пробивал.
С этим оружием нас перекинули к немцам в тыл. Холод уже стоял, мороз, а я – в пиджачке, в лёгких брюках, парусиновых ботинках и в кепке. Замерзал так, что скорчивался под деревом и сидел. Так бы однажды и замёрз, если бы не один парень, который, как только замечал, что я опять присел, подходил и принимался лупить. На мне места живого не было, но зато отогревался. Только когда мы вернулись обратно, в штаб, нам выдали валенки, тёплые штаны, овчинные полушубки…
А однажды нам нужно было перейти Ладогу. Подходим к маяку. Там пять человек в меховых куртках и маскхалатах. И у каждого – связка вешек. Говорят: «Получили задание обозначить трассу, Дорогу жизни». Попросили помочь. Ну я и пошёл…
Лёд был тонкий, идём, держимся за трос, стараемся разглядеть в темноте полыньи. Вешки расставляли через каждые метров двести. Под утро добрались до берега. Вошли в деревню Кобона. Навстречу – женщина. Увидела нас, закрестилась: «Свят, свят, свят!». Побежала домой, нажарила нам картошки.
Года через полтора я снова попал в Кобону. Зашёл в дом к той женщине. Спрашиваю: «Вы меня не узнаёте?». А она улыбается: «Эх, сынок, знал бы ты, сколько таких, как ты, мальчишек тут за это время прошло. Всех и не упомнишь…»
От редакции: Михаил Александрович, которого во время войны забрасывали во вражеский тыл девять раз, дать интервью «Аисту на крыше» ещё успел, а вот публикацию уже не увидит. Светлая ему память…
Нина Ивановна Павлова (1932 г. р.):
– Сейчас это даже трудно представить, но случалось, что и смеялись. Расскажу один случай. Был октябрь, мне было тогда 9 лет, холодно уже, мы затопили буржуйку, отогрелись и заснули. А среди ночи мама проснулась, смотрит – из дымохода вылетают искры. В общем, прогорело у нас в потолке отверстие с полметра диаметром. А над нами – чердак. Так и жили.
В один из дней мы были дома. Вдруг грохот, пыль, грязь – потолок, где была дыра, обвалился, и к нам в комнату упала соседка. Она была на чердаке, наступила на коварное место и провалилась. Мы с мамой так смеялись! А соседка – в слёзы. Подумала, что попала в западню и её хотят зарезать. Еле-еле объяснили ей, что произошло.
В общем, перетерпели мы ту страшную зиму и, может быть, выжили бы. Но когда узнали, что всем, кто уезжает в эвакуацию, выдают по целой буханке хлеба, начали с братом приставать к маме: «Давай уедем!». Вот так и оказались из-за буханки в эшелоне, уходившем в Новосибирск…
Когда вернулись после войны, в школе, где я училась, были в основном приезжие, блокадниц только две – я и моя подруга. И знали бы вы, как тяжко было слышать от одноклассниц, что все ели людей! Мне из-за этого казалось, что я – не стопроцентный человек, меня даже замуж никто не возьмёт. Потому-то и вышла за первого, кто позвал. Уехала с ним в Эстонию.
Кстати, когда Эстония объявила независимость, блокадников не причислили к «оккупантам». Нас считают пострадавшими, поэтому даже выделяют деньги на проекты, которые подпадают под понятие «интеграция в эстонское общество». В общем, жить можно. Печально только, что когда не станет последнего из нас, люди вообще перестанут вспоминать о войне. Никто не любит помнить трагедии…
Ханон Зеликович Барабанер (1933 г. р.):
– Когда началась война, мне было 8 лет. Помню первую массированную бомбёжку. Было это 8 сентября. Жили мы на Лиговке, и именно на наш район упало тогда наибольшее число бомб. Как мы потом узнали – более пяти тысяч…
Помню, как проводилась кампания принудительного вывоза в глубь страны, но мама меня не отдала, спрятала. Мало кто об этом знает, но вывезенные дети частично попали под бомбёжку, частично – прямиком к немцам. Большинство из них погибли…
У нас дома было печное отопление. Дрова уже в ноябре кончились, в ход пошла огромная папина библиотека, но хватило её ненадолго…
Большим счастьем было, когда отец приходил с фронта (его часть держала оборону вблизи от черты города). Папа приносил что-то из своего пайка…
Никогда не забуду, как весной 1942-го женщины на моих глазах почти насмерть забили немецкого лётчика, выбросившегося с парашютом из подбитого самолёта. Били ногами, не произносили ни звука, чтобы милиция не услышала и не отобрала немца. Но его всё-таки успели отобрать живым…
Ещё помню свою первую «зажигалку». Она была небольшая, только страшно шипела, почти как большой бенгальский огонь. Мы её обезвредили вдвоём с моим товарищем. А потом я такое не раз делал и один…
Всего, что осталось в памяти, не перескажешь, да, боюсь, не все и поймут, каково это – быть в девять лет в семье старшим. А ведь таких, как я, было много, потому что даже самым маленьким приходилось поровну делить со взрослыми голод и холод. И потому очень обидно, что сегодня появилось немало «новых историков», которые с цинизмом невежд пытаются перекроить историю, доказать, что в Ленинграде не было героизма, а был только страх перед комиссарами. Они не понимают или просто не желают понимать, что несдавшийся город стал символом победы духа над грубой силой. Но мы – те, кто делал эту историю, – ещё живы. И любой из нас, где бы он сегодня ни жил, может с гордостью сказать: «Я ленинградец. Блокадник»…
Фотографии из личных архивов героев.
