За десять лет в должности уполномоченного по правам ребенка в Санкт-Петербурге (с 2010-го по 2020-й. – Прим. ред.) Светлане Агапитовой удалось выстроить в городе уникальную систему, которая слышала каждый детский голос. Покинув пост омбудсмена, Светлана Агапитова не оставила своего призвания – помогать детям. «Аист на крыше» поговорил со Светланой Юрьевной о повышении рождаемости, воспитании поколения «зумеров» и о том, почему чиновники принимают законы, которые не работают.
– Светлана Юрьевна, один из главных ваших принципов – не оставлять начатое и бить в одну точку, пока проблема не будет решена. Эта настойчивость помогла добиться урегулирования множества острых детских вопросов как на региональном, так и на федеральном уровне. Один из них – принятие Постановления Правительства РФ № 481 о реорганизации сиротских учреждений (речь идет о всероссийской реформе детских домов по семейному типу, основанной на передовом петербургском опыте. – Прим. ред.). С тех пор прошло шесть лет, и, конечно, условия для ребят в таких организациях стали гораздо лучше. А изменилось ли отношение к проблеме сиротства в целом?
– Здесь есть одна большая сложность, которая крайне тормозит процесс. Дело в том, что среди руководителей сиротских учреждений много людей «старой закалки», вышедших из СССР. И они убеждены, что ребенку, изъятому из кровной семьи, лучше в детском доме. Потому что там же они всем обеспечены, обуты-одеты, дисциплина, кружки какие хочешь, летом – на море на три месяца. Мол, не всякая мама такое даст! И если соблюдать формальные требования Постановления они могут, то перестроить сознание и понять, что никакие подарки и путевки не заменят ребенку родителей – увы. Еще одно препятствие к изменениям – подушевое финансирование: многие директора напрямую заинтересованы в том, чтобы их детский дом был максимально заполнен и дети бы из него никуда не уходили.
– Федеральный закон «Об уполномоченных по правам ребенка в РФ», принятый в конце 2018-го. О необходимости этого документа вы говорили с момента создания института детского омбудсмена. Как он помог вашим коллегам в регионах?
– В первую очередь, он дал уполномоченным независимость от органов государственной власти. Правда, не все мои коллеги этого хотели – многих устраивало быть при ком-то: при правительстве, при губернаторе. С другой стороны, очень многим банально не хватало сотрудников, потому что региональным законом не был предусмотрен даже минимальный аппарат. Конечно, в таких условиях работать крайне тяжело. Хотя моя позиция всегда была такая: если разговор о благополучии детей, уполномоченный должен быть в курсе всего происходящего, участвовать во всех совещаниях, делать все, чтобы его голос был услышан.
– Осенью вы возглавили благотворительный фонд «Азбука надежды». Расскажите, пожалуйста, кому и как вы будете помогать?
– Мы долго изучали рынок НКО в Петербурге – надо сказать, что он прекрасно развит, и найти незанятую нишу не так просто. Однако мы обратили внимание, что есть ряд «непопулярных» категорий благополучателей, с которыми мало кто готов работать. Это, например, ВИЧ-положительные женщины, готовящиеся стать мамами. Или беременные с наркозависимостью: если вовремя выявить и начать сопровождать такую девушку, помочь ей уйти от употребления, то есть все шансы, что малыш родится здоровым. После родов поддержка еще нужнее – чтобы мама не бросила ребенка под гнетом обстоятельств. В этом плане еще более уязвимы женщины-мигрантки: среди них очень высок процент отказов от детей. В то же время это как раз те категории женщин, работа с которыми напрямую связана с улучшением демографии. Ведь все мы заинтересованы в здоровом поколении, чтобы уровень рождаемости рос.
– То есть ваш профиль – поддержка матерей и детей в трудной жизненной ситуации?
– Да, но законодательно это понятие весьма широкое. Мы рассматриваем несколько конкретных групп: дети, воспитывающиеся в семьях инвалидов – поддержка таких родителей, в том числе стипендиальная. Бабушки-опекуны – им необходима и психологическая, и юридическая поддержка, а зачастую и просто помощь в наведении бытового порядка. Ведь сколько таких историй, когда ребенок оказывается в приюте, просто потому что бабушка не может обновить мебель или элементарно прибраться в квартире.
Еще одно направление – семейная медиация, которой мы плотно занимались в аппарате уполномоченного. Из ста пар, которых удавалось уговорить прийти на переговоры, восемьдесят решали конфликт мирным путем. Но такие услуги должны быть доступны.
И, конечно, никуда не уйти от адресной помощи конкретным детям. Мы хотим, чтобы это была своеобразная служба исполнения желаний. Чтобы ребенок в какой-то момент жизни понял, что его мечта осуществима, что есть взрослые, которые готовы его в этом поддержать, сделать что-то такое, что определит его будущее. И тут речь идет не о покупке дорогого гаджета, а, например, о помощи в получении образования, выборе профессии.
– К слову, о покупке гаджетов. Скоро Новый год – главный сиротский праздник, когда ребят в детских домах начнут заваливать подарками, часто совершенно им не нужными.
– Увы, с подобной благотворительностью я сталкивалась не раз. Особенно в регионах: приезжаешь в детский дом, где толком и ремонта-то нет, зато во всю стену здоровенная плазма – спонсор подарил. И считает, что всех облагодетельствовал. Или восемь одинаковых коробок с бесконечным шоколадом, от которого дети потом ходят в диатезе. Не говоря уж о том, что в них крепнет убеждение: я сирота – мне все должны. Придет дядя и купит все, что я ни попрошу. Знаете, доходит до смешного: некоммерческие организации, опекающие сиротские учреждения, ругаются между собой на тему того, кто больше помогает. А почему так? Потому что нет критериев эффективности, некому объективно оценить успехи работы в сфере детской политики. Это касается и некоммерческого сектора, и государственных организаций. Мы долго боролись, пытаясь изменить эту систему, повлиять на чиновников, чтобы они видели перспективу и работали на нее, а не бесконечно подчищали хвосты. Но сознание меняется очень медленно, на то, чтобы сдвинуть какую-то проблему с мертвой точки, достучаться, уходят годы.
– Вы многодетная мама и уже трижды бабушка. Какая, на ваш взгляд, самая большая проблема современных родителей?
– Нехватка времени либо имитация отсутствия этого времени. Информационный век берет свое, и картинка, где семья сидит в ресторане, каждый уткнувшись в свой телефон, отражает суровую реальность. Но в этом и состоит задача родителей – находить время на неформальное, живое общение с детьми, искренне интересоваться их делами, вникать в переживания, а не отмахиваться от них. Это сложно, особенно нам, родителям поздних детей. Со старшими, рожденными в доинтернетовскую эпоху, мы все время разговаривали. Основным источником знаний о мире для них были мама и папа. С младшими все совсем иначе. Новое поколение, погруженное в гаджеты, всю информацию черпает, так сказать, от третьих лиц: из новостей, телеграм-каналов, «Ютьюба», блогов. И эту вторичную информацию они никак критически не оценивают, не анализируют. Зато со свойственным юности максимализмом выдают за истину в последней инстанции. И бывает крайне сложно найти аргументы, чтобы ребенок хотя бы выслушал альтернативную точку зрения. Но искать общий язык жизненно необходимо. Если упустить это время, можно потерять связь и испортить отношения навсегда.
– А как вы относитесь к современной школе? Количество претензий к ней со стороны родителей растет в геометрической прогрессии – конфликты с учителями, травля, недовольство программой.
– У нас, кстати, тоже были проблемы с учителями, дважды. Даже пришлось писать коллективное письмо на имя директора с просьбой уволить педагога. Но, сразу отмечу, этому предшествовали долгие переговоры, попытки достучаться до учительницы и объяснить ей нашу позицию. Когда это не сработало, мы предприняли решительный шаг. Я не устану повторять: взрослые должны уметь договариваться в интересах детей. При этом таких взрослых – единицы. Сколько к нам в аппарат было обращений от родителей, которые искренне полагали, что воспитание – это задача садика и школы. Это инфантилизм, от которого страдают в первую очередь сами дети.
Не могу сказать, что нынешняя школа мне категорически не нравится. Разумеется, подход очень изменился, но он во многом отвечает вызовам времени. Пожалуй, главная претензия – нагрузка. Зачем по семь-восемь уроков в день? Когда мы сидели на дистанционке, я поняла, как многое упустила из школьной программы. Я стопроцентный гуманитарий, математику никогда не любила. А тут пришлось с двойняшками вникать в тригонометрию. Трижды прочитав учебник, я, человек с двумя высшими, так и не смогла понять, что такое котангенс. А они – ничего, разобрались!
– Помогает ли ваш опыт работы уполномоченным в домашней жизни, в общении с детьми и внуками?
– Безусловно, особенно с младшими. В должность я вступила, когда им было по четыре годика, получается, их взросление как раз пришлось на пору моей активной правозащитной деятельности. Когда они стали постарше, начали интересоваться тем, чем я занимаюсь. Особенно дочка – она даже ездила со мной в инспекции по детским лагерям, по сиротским учреждениям. У нас была ежедневная пятиминутка: «Мама, а что у тебя на работе?» И я рассказывала, с какими проблемами мы сталкиваемся. Благодаря этим разговорам дети осознавали, что мама не просто ходит в офис, а делает важное дело, к которому они чувствовали себя причастными. Они рано узнали, что не всем детям живется так хорошо, как им. Что есть инвалиды, есть сироты, есть те, кто не похож на других. И это воспитывало в них сопереживание, неравнодушие, без которого нельзя. Специально научить этому сложно, но когда ты сам этим живешь, получается само собой.
Фото из личного архива Светланы Агапитовой.
