Эта коллизия тихо, скрытно тлела почти полвека. А потом выросла в скандал, грозящий рассорить мать и её дочерей навсегда. И кто тут виноват? И что делать?..
Зина: «Я всю жизнь таскаю это чувство, как горб»
Я у мамы старшая. Вика младше меня на пять лет.
В детстве мы жили в комнате в коммуналке. Если это вообще можно было назвать комнатой. Закуток в 15 квадратных метров, вытянутый кишкой от двери до узкого окна, упирающегося в слепую стену напротив. С одного боку – двое алкашей, муж с женой, которые вечно орали матом друг на дружку. А с другого – кухня, со всеми её запахами, интригами и сварами.
А мама и такому жилью была несказанно рада. Ещё бы: свой угол да вдобавок в самом центре Ленинграда, на Разъезжей. До этого-то она жила в общаге своей ткацкой фабрики, ещё раньше – с родителями на Псковщине, там вообще был деревянный барак с сортиром на улице.
Эту комнату ей дали как матери-одиночке. Если называть вещи своими именами – благодаря мне. Больше вам скажу: отказалась бы от меня ещё в роддоме, так бы и осталась в общаге. Как она сама говорила, «койка в третьем ряду».
Обычное, в общем, дело: обещал жениться, она забеременела, а он передумал. Так я и родилась. Я своего родного отца никогда не видела, да и желания такого не было.
Мама, конечно, из-за меня сильно комплексовала. Ещё полтора десятка лет прошло после войны: женщин было много, а мужиков мало. Но она была красивая, вышла замуж, а там и Вика родилась. Про папу ничего плохого не скажу: работящий, тихий, заботливый. Он работал мастером на маминой фабрике, в соседнем цеху. Папа умер десять лет назад, но я его всегда звала папой и сейчас мысленно так зову.
А мама… мама, в общем-то, у нас хорошая. Она нам всегда всё давала поровну, но сперва Вике, а потом уж мне. Никогда не было, чтобы наоборот. Будь то ложка варенья или новые туфли. Я всё понимаю: так уж вышло, что я была нежеланным ребёнком, а Вика – желанным. Но сердцу детскому не прикажешь видеть и молчать.
Короче, я ещё в седьмом классе решила, что чем раньше уйду из этой комнаты-склепа и стану жить самостоятельно, тем лучше. Училась изо всех сил, школу окончила с золотой медалью и поступила в Московский институт народного хозяйства (Плехановку) на экономический. Специально в Москву, чтобы получить место в общежитии.
В середине восьмидесятых вышла замуж. Муж в начале девяностых занялся бизнесом, я ему помогала. Но в 1998-м в результате дефолта он почти всё потерял, и у него на этой почве произошёл тяжёлый инсульт. А через неделю я родила сына, он скоро окончит университет. Одна, с мужем-инвалидом и грудным ребёнком, я уже подняться не смогла. Все деньги, сколько оставались, ушли. Муж через шесть лет умер. Теперь работаю по найму.
Когда у меня начались все эти несчастья, мама ничем мне не помогала. Сказала: «Я помогаю Вике, сижу с её детьми. Да и после смерти папы сама ещё хочу как-то устроить свою жизнь. Так что прости…» Что ж, я промолчала. Мне было не привыкать.
Но… недавно случайно узнала про мамино завещание. Была у мамы в гостях и увидела его на секретере. Видно, мама забыла убрать. А там: «После моей смерти мою квартиру завещаю продать, младшей дочери – 60 процентов вырученных средств, старшей – 40». А ведь эту двухкомнатную квартиру на той же Разъезжей когда-то купили маме с папой мы с мужем!
Источник фото:
Анна Ильинична: «Сердце-то одно, его не разорвёшь!»
Я обеих своих дочек очень люблю. Но – да! – Вика у меня любимая.
Наверно, мать не должна любить одну дочку больше, чем другую. Я тоже так считала. Но по-другому у меня не получалось. Я много об этом думала, даже советовалась с одной женщиной – она умница, с большим житейским опытом, у нас в фабкоме работала. Выслушала она меня очень внимательно, а потом и говорит: «Аня, прекрати терзаться! Мудрость жизни в том, чтобы жить. Жить по совести. Вот так и старайся. Только не переусердствуй. А не то и себя изведёшь, и мужа, и детей».
Повторяю: да, Вика у меня любимая. Но не потому, что с Зиной, маленькой, я осталась одна и боялась, что вообще не выйду замуж. Вторые роды у меня были очень тяжёлые. Думала, Богу душу отдам или дитё своё потеряю. Акушерка потом говорила, что буквально чудом всё обошлось.
Но Викочка – её так назвали потому, что она появилась на свет как раз под День Победы, который впервые стали снова праздновать, – родилась очень слабенькой. С первых дней и лет до десяти не вылезала из болезней. А больного ребёнка мать любит вдвойне, это ж надо понимать.
Тем более Зина-то с раннего детства была замкнутая. Как говорил мой покойный муж, «вещь в себе». Спросишь – ответит. Поцелуешь её – она в ответ тоже поцелует. Но первой никогда не улыбнётся. Не припомню такого, чтоб она ко мне как-то приласкалась. И со своим мужем она была такая же, и с сыном. Строгая. Знаю, всех близких она сильно любит, но только словно стесняется это показать. Характер такой.
Мы с мужем работали много и тяжело. Это так называлось всегда – лёгкая промышленность, но кто бывал в ткацком цеху, понимает, что ничего в таком производстве лёгкого нет. Работа вредная: грохот, вибрация, пыль. Платили по тем временам неплохо, но жили мы небогато. Двое детей – не шутка. Тем более один из них, чуть что, болеет. Но мы никогда между нашими девочками никакого различия не делали. И муж Зиночку с первого дня считал своей. Всё поровну им – фрукты, овощи, соки, платьица, пальтишки… Тогда ж был сплошной дефицит. Помню, мы из этих проклятых очередей не вылезали, я даже научилась в них стоя спать. На своих детей мы ничего не жалели, и себя – прежде всего. Всё им.
…А завещание… Что ж, это я так решила. Потому как Вика работает в автобусном парке, Витя, её муж, – чиновник в районной администрации, у обоих зарплаты скромненькие. И дети их, мальчик и девочка, внуков уже мне подарили, да тоже не богачи какие. Ну а Зина – главный экономист в частной фирме, да и от мужа покойного наверняка что-то осталось, он ведь миллионами ворочал. Небось, золотишко, камушки-то откладывал на чёрный день. Не всё ж у него сгорело в том дефолте. Зина, она скрытная, уж я её знаю…
Совет – это ещё не вердикт
Анну Ильиничну я знаю тыщу лет. И дочерей её помню ещё подростками. Не раз писал об Анне Ильиничне, когда она ходила в передовиках труда. Но писал не потому, что она была, как тогда говорилось, «знатной работницей». А потому, что была она трудягой не за награды и даже не только за деньги. Не умела по-другому. Молодым девчонкам в цехе говорила: «Ты старайся, чтобы хорошо вышло, плохо само получится!». А ещё она была… душевная: со всеми в цехе поговорит «за жизнь», поможет, подскажет. Мимо чужой беды не пройдёт.
Мимо чужой не проходила, а мимо дочкиной прошла. Или не прошла? Кто тут прав, кто виноват? И что всем троим делать? Страсти разыгрались нешуточные…
Меня Анна Ильинична пригласила по старой памяти, с согласия дочерей – на роль третейского судьи. Я внимательно выслушал мать и старшую дочь. А младшая сказала: «Мне рассказывать нечего. Я и маму, и Зиночку очень люблю. Мне от них ничего не надо. Всё отдам, только бы не быть ни с кем из них в ссоре».
Золотые слова! И всем трём я посоветовал исходить именно из этого. А кроме того, тет-а-тет порекомендовал Анне Ильиничне переписать завещание. Пусть, сказал, всё будет поровну. От этого ни одна из дочерей не разбогатеет и не обнищает. Зато между ними не пробежит чёрная кошка, они останутся любящими сёстрами и, если надо, сами решат – кому, когда и какие деньги нужнее.
Так я рассудил. Но тут же добавил: «Это всего лишь совет, а окончательный вердикт выносите сами».
От автора: имена действующих лиц изменены.
